"Мы должны отделять Путина и Кремль от России и россиян. Мы не враги России и россиян", – высказался недавно глава либеральной фракции в Европейском парламенте Ги Верхофстадт. Видимо, те коннотации, в которых упоминается российская власть, столь мрачны, что просто неприложимы к целому народу. В противовес подобным взглядам я думаю, что сегодняшняя власть в России – не столько причина всего этого вороха антицивилизационных компонент, сколько его следствие, плоть от плоти "Русского мира", его экстериоризация.

Порой стоит одергивать некоторых отечественных либералов, которые, по-видимому, путаются в понятиях и в своих светлых чаяниях подменяют демократию меритократией. Но насколько это честно? Если 70–80% сограждан хотят видеть кого-то своим лидером, требуют причастности к вымышленному величию и наплевательски относятся ко многим составляющим жизни цивилизованного общества, то совместная с такими согражданами жизнь должна, по-видимому, строиться в соответствии с их общественным запросом и их миропониманием. И на сегодняшний день отклик своему запросу эти сограждане находят, использование же ярлыков вроде популизма или патернализма по большому счету мало что меняет. Рано или поздно сегодняшняя власть уйдет, но ведь это общество определит новую – и опять себе под стать.

Россия не принадлежит к цивилизационному ареалу Запада, являясь наследницей Византии, в то время как Запад, в общем говоря, является наследником Рима. Для наикратчайшего изложения мысли лучше всего будет воспользоваться несколькими цитатами ученых мужей. Известное высказывание Василия Розанова настолько точно, что привлекается в корпус аргументации чуть ли не всеми авторами, затрагивающими соответствующую тему: "Разлагаясь, умирая, Византия нашептала России все свои предсмертные ярости и стоны и завещала крепко их хранить России. Россия, у постели умирающего, очаровалась этими предсмертными его вздохами, приняла их нежно к детскому своему сердцу и дала клятвы умирающему – смертельной ненависти и к племенам западным, более счастливым по исторической своей судьбе, и к самому корню их особого существования – принципу жизни, акции, деятельности". В противоположность этому западному принципу жизни, акции, деятельности наши устои очень верно характеризуются спойлером Леонида Бершидского к недавно опубликованному документу Всемирного Банка: "Их религиозные корни, а вовсе не коммунистический опыт, поддерживают авторитаризм и неприятие риска".

Если кто-то подумает, что, возможно, большевикам удалось прервать эту наследственность, то похожие мысли посещали и Арнольда Тойнби: "Византийское наследие России: нынешний (1947 год. – РС) режим в России утверждает, что распрощался с прошлым России полностью, если и не в мелких, несущественных деталях, то по крайней мере во всем основном, главном. И Запад готов был верить, что большевики действительно делают то, что говорят. Мы верили и боялись. Однако, поразмыслив, начинаешь понимать, что не так-то просто отречься от собственного наследия. Когда мы пытаемся отбросить прошлое, оно... исподволь возвращается к нам в чуть завуалированной форме".

Итак, Россия суть наследница византийской цивилизации, хранительница этого византийского духа. Если попытаться выразить суть "византийского духа" несколькими словами, то это, несомненно, застой, тоталитаризм, невежество, изоляционизм. Петр Чаадаев писал: "В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу. И в общем мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений, которые сумеют его понять; <...>. Я не могу вдоволь надивиться этой необычайной пустоте и обособленности нашего социального существования". Далее Чаадаев однозначно определил источник этого несчастья: "Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими народами Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания". И вновь Розанов: "Русские вслед за Византиею вошли как бы в тихий, недоступный волнениям и вместе недоступный оживлению затон, тогда как западноевропейские народы, увлеченные за кораблем Рима, вступили в океан необозримого движения, опасностей, поэзии, творчества и связанного со всем этим черным трудом неблагообразия. Разница между тишиною и движением, между созерцательностью и работою, между страдальческим терпением и активною борьбою со злом – вот что психологически и метафизически отделяет Православие от Католичества и Протестантства, и, как религия есть душа нации, отделяет и противополагает Россию западным народностям".

Культура, образованность, наука – все это поля многовекового, а возможно, и перманентного отставания территорий, находящихся в византийском цивилизационном круге, от Запада. Не стоит думать, что, возможно, при бедности северной наследницы все же богатой была сама Византия: "Обращает на себя внимание ее сравнительно малая культурная продуктивность. За столь длительный срок своего исторического существования она имела, казалось бы, возможности разносторонне выразить себя во всех видах творчества. Однако действительные масштабы креативного самовыражения оказались довольно скромными, несравнимыми с временными и пространственными масштабами империи. Византия так и не отличилась достижениями мирового уровня ни в сферах философской, социальной, нравственной и политической мысли, ни в областях литературы, музыки, живописи, скульптуры, театра" (Владислав Бачинин). Но все же Византия, хоть почти и не созидала сама, обладала доставшимися ей античными интеллектуальными сокровищами, однако к нам это никакого отношения не имеет: "Византия не устояла под напором дикого Востока и отнесла свои наследственные действительные сокровища туда же, на Запад, а нам отдала лишь собственного производства суррогаты, придуманные в эпоху ее морального и интеллектуального вырождения" (Густав Шпет).

Для характеристики политической составляющей нашей наследственности достаточно будет ограничиться исчерпывающим высказыванием одного из самых видных ученых-византинистов XX века Александра Каждана: "Когда я думаю об истории Византии, о ее значении для человека ХХ века‚ я всегда возвращаюсь к одной и той же идее – Византия оставила нам уникальный опыт европейского тоталитаризма. Для меня Византия не столько колыбель Православия или хранительница сокровищ античной Эллады, сколько тысячелетняя лаборатория тоталитарного опыта, без осмысления которого мы, видимо, не в состоянии представить себе наше собственное место в историческом процессе".

Современный контекст, который ложится поверх вековой цивилизационной сущности, обусловлен по большей части текущей экономической моделью. Модель эта, в свою очередь, гласит, что основной, самой значимой ценностью в России является вовсе не нефть, не газ, не металлы и не лес, а по-особенному "одаренный" народ, при котором все вышеперечисленное можно без особых проблем раскладывать по карманам некоторого круга лиц. Стало быть, эта раскладывающая по карманам экономическая машина должна постоянно инвестировать в генерацию и поддержание градуса "одаренности", вытаскивать наружу, возгревать самые неблаговидные составляющие из цивилизационной памяти. Благо, что в российском случае в генерацию вкладываться не нужно вовсе, достаточно всего лишь поддерживать этот градус на достигнутом за века уровне.

Как минимум последние несколько веков северная наследница истлевшей Византии отчего-то неустанно тяготела к какому-то безосновательному мессианству, все порывалась нести в мир, а еще сильнее – насаждать и укреплять в сердцах собственных чад, то православие и державность, то коммунизм, то вот опять некие идеи "Русского мира", приправленные уникальной духовностью. Но какими цивилизационными сокровищами мы обладаем, чтобы лелеять подобные стремления? И что вообще мы знаем о самих себе с точки зрения цивилизационных достижений? Взглянем лишь на некоторые категории – образованность, ратную славу и "особенную" духовность. Начиная с конца XI века в Европе открываются университеты. К 1500 году их уже несколько десятков. Первая академия в России открывается только в конце XVII века, в 1687 году в Москве учреждена Эллино-греческая академия. Профессор Евгений Голубинский писал: "Национальная гордость русского человека не слишком легко мирится с тем неприятным фактом, что во все время нашего исторического существования до Петра Великого мы оставались народом без просвещения или что во все это время мы были народом непросвещенным". Иностранный наблюдатель (Жак Маржерет, 1606 год) пишет: "Невежество народа так велико, что не найдется трети, которая знала бы молитву Господню и Символ веры. Можно сказать, что невежество народа есть мать его благочестия. Они ненавидят науки и особенно латинский язык. Не имеют ни школ, ни университетов".

И тем не менее мы и догоняли, а в чем-то иногда и перегоняли Запад. Арнольд Тойнби отмечает два рывка, когда Россия вынуждена была догонять Запад – при Петре и при коммунистах. Петра заслуженно называют радикальным цивилизатором. Свежий ветер просвещения был направлен им в российскую страну. "Бесспорная заслуга Петра Великого, согласно Герцену, опять-таки состоит в честном осознании варварской бесперспективности Московской Руси, в понимании императива ее "очеловеченья": "В этом невежественном, тупом и равнодушном обществе не чувствовалось ничего человеческого. Необходимо было выйти из этого состояния или же сгнить, не достигнув зрелости". Инновации Петра, таким образом, были инспирированы справедливым ощущением социальной деградации, в которой пребывала страна" (Алексей Кара-Мурза, цитата Александра Герцена). При этом (а может, для этого?) он надел шутовской колпак на православную церковь – ключницу, охранявшую столпы российской (византийской) веры. "В эти молодые годы своей жизни он положил начало юмористическому учреждению, которое поддерживал всю свою жизнь. Это был так называемый "всешутнейший, всепьянейший и сумасброднейший собор", состоявший из ближних к царю лиц: то была пародия на церковную иерархию" (Николай Костомаров). "Собственно Всешутейший собор был не чем иным, как особого рода "организацией", "социальным институтом", причем "институтом" пародическим: его структура и тщательно разработанный при непосредственном участии Петра I (в основном им лично) церемониал представляли собою пародию на структуру и церемониал церкви, прежде всего православной" (Лев Трахтенберг).

Большевики также сделали индустриальный рывок. Источником серьезного прорыва стал беспрецедентный импорт технологий, одна только компания американца Альберта Кана организовала возведение в СССР сотен крупных промышленных предприятий. Сюда же, хоть и с серьезными оговорками, можно прибавить и послевоенные репарационные изъятия. Одаренные люди, светлые головы не имели возможности вырваться за железный занавес, вынуждены были реализовывать свои таланты внутри страны.

Очень важную роль в формировании определенным образом направленной исторической памяти играют великие военные победы России. Сатирик Евгений Шестаков написал: "Каждый год нам колют в вену 9 мая". При этом только 22% россиян знают, когда началась Вторая мировая война (опрос 2009 года), и только 11% россиян знают, что произошло 17 сентября 1939 года (опрос 2017 года). Тойнби, всматриваясь в наследственные особенности России, выделяет две преобладающие черты византийского общества: убежденность в том, что Византия всегда права, и институт тоталитарного государства. Коль Византия всегда права, то, само собой разумеется, во фрагментированной исторической памяти общества нет и не может быть места различным бесславным или даже позорным кампаниям. Много ли россиян знает в подробностях о советских вторжениях в Польшу и Финляндию? Итак, в подсознании нашем – Византия всегда права, а в сознании – Россия непобедима. В совокупности с другими причинами милитаристской спеси, эти составляющие мироощущения объясняют то воодушевление, с которым встречаются мультики о разящих Калифорнию ракетах.

От победобесия перейдем к мракобесию. Духовности отведена, пожалуй, важнейшая роль в материале скреп. На первый взгляд может показаться, что категория эта слабо поддается исследованию или описанию в силу своей эфемерности. Но в действительности это не так. Стоит лишь только выбрать добротный путь для анализа, и он не окажется слишком трудным. Духовность "Русского мира" – фактически синоним православия, византийского извода христианства. Начните разбирать вопрос с того, что является источником религиозного вероучения в христианских конфессиях, и этот ларчик откроется очень просто. Исторически Запад – католицизм и протестантизм. У католиков источником вероучения церкви является Писание (Библия) плюс энциклики пап, у протестантов только Библия. Православная церковь имеет отличный от западных конфессий источник вероучения, им является Предание, которое включает в себя Библию, но совершенно ей не ограничивается. Так, решения соборов (семи вселенских и некоторых поместных) провозглашены в православной церкви непогрешимым источником вероучения. В течение многих веков раз в год в православной церкви провозглашаются анафемы отвергающим соборы. Но западные христиане отвергают, например, канонический свод Шестого Вселенского (Трулльского) собора, одно из правил которого грозит православному отлучением от церкви (а ведь вне церкви нет спасения, утверждает церковь), если тот дерзнет принять медицинскую помощь от иудея или осмелится совместно с иудеем сходить в баню. И это вполне себе действующий и применяемый свод канонов, а конструкция его такова, что он практически не отменяем. Когда Ивана Охлобыстина отстраняли от служения, то звучали отсылки к одному из правил именно этого канонического свода: лицедейство священничеству запрещено. Седьмой Вселенский собор многократно возвещает анафемы тем, кто не лобызает икон. В православной церкви соборы столь авторитетны, что их русский перевод вышел в свет на несколько лет раньше русского перевода Библии.

Еще один пример православного предания – протоевангелие Иакова, оно содержит такие строки: "И воскликнула бабка, говоря: Велик для меня день этот, ибо я узрела явление небывалое. И вышла она из пещеры, и встретила Саломею, и сказала ей: Саломея, Саломея, я хочу рассказать тебе о явлении чудном: родила Дева и сохранила девство Свое. И сказала Саломея: Жив Господь Бог мой, пока не протяну пальца своего и не проверю девства Ее, не поверю, что Дева родила. И только протянула Саломея палец, как воскликнула и сказала: Горе моему неверию, ибо я осмелилась искушать Бога". В действительности православное предание, которое, еще раз подчеркну, является не просто каким-то дидактическим сопровождением, а источником православного вероучения, испещрено подобными напластованиями.

В сегодняшнем течении жизни православного человека тоже можно отметить определенные, аккуратно выражаясь, спорные явления вроде ежегодного чуда схождения благодатного огня или иконографии Троеручицы. Шарль де Монтескье писал: "Когда я думаю о глубоком невежестве, в которое греческое духовенство погрузило мирян, я не могу не сравнить их со скифами, которые, по словам Геродота, выкалывали глаза своим рабам с той целью, чтобы ничто не развлекало их и не мешало им сбивать молоко". Очевидно же, что чем маргинальнее доктрины, тем выше степень сомкнутости и замкнутости адептов. Весьма интересна сакральная идеология "Москва – Третий Рим". "В 1439 году в Италии на Флорентийском соборе была подписана церковная уния, которая переводила православную церковь под власть папы римского. Византия пошла на это соглашение, надеясь на военную помощь Европы в борьбе с турками-османами. Но в 1453 году Константинополь – Второй Рим – все же пал под ударами завоевателей. Русь не признала Флорентийскую унию и крушение Византийской империи сочла небесной карой за предательство православия. Третьим Римом, призванным сохранить Соборную и Апостольскую Церковь и явить всему миру свет православия, стала Москва... Идея "Москвы – Третьего Рима" была подкреплена браком великого князя Ивана III (1462—1505) с Зоей (Софьей) Палеолог. Иван III первым на Руси принял титул самодержца (подобие греческого императорского титула "автократор") и сделал русским гербом византийского двуглавого орла. <...> Идея "Третьего Рима" обрела законченную форму в пророчестве старца псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофея: "...два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать" (Татьяна Щедрина). Оставлю другим рассуждать об актуальности бальзаковского изречения: "Сфера религиозных идей – опаснейшая опорная точка искусных оппозиций", лишь позволив себе поставить ударение на слове искусных и расширив понятие религиозных идей от сугубо теологической категории до верований и убеждений в целом, как пример – убежденности в величии истории или миссии народа.

История не раз вручала "Русскому миру" западные территории. Протестантским и католическим странам Прибалтики, Польше, Венгрии и прочим суждено было испить нашего кипрея. Ничего хорошего из этого не вышло, им не понравилось. Да и сегодня мы владеем некогда западными городами. Разве вся внешность Калининграда и Выборга не говорит о, пожалуй, болезни, о заражении чем-то чуждым их естества?

Мало того, что столь унылая картина вырисовывается относительно нашего прошлого и настоящего, так она же простирается и далее в наше будущее. Политтехнолог Владислав Сурков пророчествует: "Мало кому слышно заглушаемое фоновым медийным шумом насмешливое молчание судьбы. Мало кому интересно, что есть еще и медленные, массивные новости, приходящие не с поверхности жизни, а из ее глубины. Оттуда, где движутся и сталкиваются геополитические структуры и исторические эпохи. Запоздало доходят до нас их смыслы. Но никогда не поздно их узнать. <...> далее простирается неопределенно долгое новое время, эпоха <...>, в которую нам предстоит сто (двести? триста?) лет геополитического одиночества. <...> Теперь будут востребованы идеологии третьего пути, третьего типа цивилизации, третьего мира, третьего Рима... <...> Будет трудно, не раз вспомнится классика отечественной поэзии: "Вокруг только тернии, тернии, тернии... б***ь, когда уже звезды?!" Сурков, помимо прочего, говорит и о том, что мы уже ходили на Запад и не смогли там укорениться.

Предположу, что многие не понимают, что значит пойти на Запад. Кто-то, вероятно, сочтет, что пойти на Запад означает вставить себе в гузно парадное павлинье перо и поехать до Женевы, попроситься в ВТО. В действительности же пойти на Запад – это в первую очередь полюбить знание, просвещение, возненавидеть невежество и перестать бравировать дутыми достижениями. Опять обращусь к Густаву Шпету, он, по всей видимости, описывает именно один из "дерзновенных походов на Запад": "XVII век в Западной Европе – век великих научных открытий, свободного движения философской мысли и широкого разлива всей культурной жизни. Последний не мог не докатиться и до Москвы – против ее собственной воли. Блестящее одиночество в Европе восточного варварства начинало быть препятствием для развития самой Европы. Со второй половины века западное влияние пробивается в Москву все глубже с каждым десятилетием, если не с каждым годом. В ночной московской тьме стали зажигаться грезы о свете и знании. Одних, как Котошихина, эти грезы выгоняли из Москвы на Запад, другие, подобно Ртищеву, пытались как-то воплотить эти грезы на месте, но, признанные “злотворцами”, они жестоко платились за “рушение” веры православной. Уделом культурных усилий и тех и других одинаково было ничтожество. Народ русский охранял свое невежество за непроницаемой бронею и умел заставить молчать мечтателей".

В действительности никогда Россия не ходила на Запад. О Петре верно сказано, что он лишь прорубил окно в Европу. А вот и XXI век – статья в The Insider о подозреваемом в переброске российского комплекса "Бук" на территорию самопровозглашенной ДНР: "В диссертации, имеющейся в распоряжении The Insider и Bellingcat, Иванников активно цитирует ультраконсервативного конспиролога Александра Дугина и призывает противостоять “информационному и культурному проникновению Запада” на Кавказе посредством "специальных групп, состоящих из высокопоставленных чиновников и представителей спецслужб".

В противовес мрачному пророчеству Суркова хочется предположить другой вариант развития событий, представить, что византийский дух в российском сердце вдруг издох. Уж не знаю, каким образом, то ли почил от старости, ведь истлел же он в Малой Азии, так не слишком ли долго живет уже и на Севере? Возможно, будет окончательно заколот (Петр I и коммунисты наносили лишь временные раны) каким-нибудь харизматичным государственником-реформатором, в этом случае его ждет серьезный бонус: он подвинет Петра в паноптикуме величайших людей России. Может, дух этот будет изведен рутинной системной работой каких-то заинтересованных сообществ, и общество станет ответственным перед самим собой и миром. Обстоятельства кончины не так важны. Но предпосылки к таковой, несомненно, имеются.

И все же это не более чем грезы, а реальные события развиваются именно по Суркову. Глава британской МИ5 предупреждает, что Россия рискует стать еще более изолированной страной-парией, но, похоже, речь уже идет не о риске, а об осознанно выбранном пути.

Евгений Фирсов – исследователь и издатель документов церкви

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции